Спектакль Король Лир в Мастерская Петра Фоменко

В начале спектакля глашатаи на просцениуме сообщают, что пьеса эта о короле Лире и его трех дочерях, а также – о графе Глостере и его двух сыновьях. Потом идет диалог Глостера и Кента, в котором первый представляет второму своих сыновей – законнорожденного Эдгара и бастарда Эдмунда. И наконец, появляется Лир и заявляет, что решил отправиться на покой, передав управление государством дочерям. Вот акценты и расставлены. Все ясно: сейчас мы увидим не что иное, как очередную интерпретацию темы отцов и детей. И аналогия с пьесой Чехова появляется в этом же месте и уже не отпускает.

Когда затихают последние аплодисменты, зрители, сводя концы с концами, приходят к выводу, что дети не готовы заменить родителей. И так издавна повелось, и наше время не исключение. Буквально, «богатыри не вы» не понимают, что несут огромную ответственность, которая обязывает. Становясь заложниками своих желаний, «наследники» забывают о долге, теряют родину, погибают. Шекспировская грандиозная трагедия распада государства, собранного отцами, повторяется у Чехова как частная семейная мелодрама, что совсем не уменьшает ее значения. Каменькович убедительно проводит аналогию и словно оставляет нас с выводом, «да, были люди в наше время!». Печальный вердикт, но его трудно оспорить. И похоже, что постановщики пьесы тоже смирились с неизбежным, ведь не случайно в программке приведены слова Льва Толстого из его критического очерка «О Шекспире и о драме»: «Мы должны повиноваться тяжести печального времени и высказать то, что мы чувствуем, а не то, что должны сказать». Еще один подарок от Евгения Каменьковича и Мастерской Петра Фоменко – текст Шекспира. Оказывается, будучи уверенными, что знаем «Короля Лира» наизусть, мы в каком-то смысле не знали текста этой трагедии. Перестали слушать слова и следили за действием. Постановка Каменьковича их нам возвращает как откровение, услышанное в первый раз. Реплики, которые в других спектаклях теряются, здесь выходят на первое место и запоминаются благодаря переводу Осии Сороки, почти неизвестному, появившемуся в начале 90-х. И не только ему: в программке, в частности, сказано, что понимание пьесы было бы невозможным без всех переводов трагедии, сделанных в XIX–ХХ веках.